Сейчас вот докурю сигарету и, наконец-то, сделаю первый шаг к своим мечтам. Я сяду в автобус маршрута Красноярск – Богучаны и целую ночь буду ехать в отпуск на Ангару.

В её осенние рассветы, в её мечты бабьего лета, в розовый дым закатов на золоте сопок, в её сочные, как капель в апреле, мерцающие ночами звезды. Я, наконец-то, сумею сделать свои важные дела: посижу за столом на дне рождения папы, покурю ночью в разговорах о жизни с младшим братом, приберусь на могилках близких и любимых. Скажу им своё наболевшее и запоздалое – извините. Извините, мои дорогие, меня за всё моё, хорошее и плохое. Извините, любимые, и за то, что я в своей жизни с вами был не всегда таким, каким вы надеялись меня видеть и каким я мог бы быть. Ведь мог бы! Искренне скажу. Скажу и своё спасибо – за то, что они в моей жизни были!

Были и остались. И не только в памяти – они часть моей жизни.

Просто покурю, ходя по кладбищу, всматриваясь в фотографии знакомых и не знакомых мне лиц. Вспомню. О жизни подумаю.

О жизни подумаю и поговорю с друзьями за столом, за водочкой и наливкой, за пивком после хорошей настоящей домашней баньки! У моих друзей это всё удовольствие не по праздникам подается! Ну, а когда в гостях на баньку – советую помечтать о таком вместе со мною.

Но мои мечты – сбываются!

И еще обязательно будет бабье лето. И моей племяннице исполнится пятнадцать лет. И я обязательно сделаю ей подарок. Еще не знаю какой, но сделаю.

И, наверное, у меня будет возможность посидеть не одну ночь в свете настольной лампы и почитать и, возможно даже кое-что и пописать. Я так давно просто так, беззаботно и не поглядывая на часы, мол, что это уже – утро – не читал и не писал своё.

И буду картошку копать. Весной я не сумел её посадить, но её все равно посадили! Позвонили, спросили, мол, осенью будешь картошку копать? Буду – заверил я. И мне поверили. И буду я эту картошечку копать и радоваться ей, картошечке. Спасибо говорить за эту радость буду.

И черемуху буду лопать. И мечтать буду, что из такой-то черемушки можно ведь литров тридцать наливочки настоящей сделать. Но эти мечты, про литры наливочки, не сбудутся.

А потом мой друг увезет-забросит меня куда-то на Бедобинку, аж за Беляки, где я буду целую неделю-две один одинёшенек. Нет, я был и жил и подальше, – и там, где Эвенкия,  и там, где Заполярье, и там, где почти Северный полюс, и там, где экватор, и там, где почти Южный полюс. Но это всё не то. Там работа, тут мечты. Тут я буду один, совсем-совсем, да так, что… ну почти никому и не нужный. А если и нужный – знать не знаю об этом.

Можно ведь и такое однажды себе позволить. Я позволю себе, я позволю себе:

- буду рыбку ловить утром и вечером в темных уловах Бедобинки,

- брусничку собирать на опушках ельника и по кочкам болота,

- у костерка, в облюбованном с вечера месте, сидеть ночью и попивать напрелый на брусничке или на шиповнике чаёк,

- ровно в 24 ноль-ноль, секунда в секунду, будет мне филин кричать своё: – у-уу-у-ууу-у-уууу! – мол, пора ложиться спать,

- а по утрам птички будут чирикать, сойки покрикивать, мол, пора бы и позавтракать, давай-давай, мол, шевелись, вставай. Я и сам люблю с утра хорошенько и плотненько кушать, да так, чтоб лень появилась. Лень – это предел удовольствия. Тело в таком случае аж до следующего утра не будет гундосить, мол: пить, пить, да – жрать, жрать. Другие заботы, другие дела – другая радость будет нужна. День же ведь весь впереди! Для тела это важно, оно не отвлекается и меня от дел моих не отвлекает. И у нас с ним вместе одна забота – радость жизни. С самого раннего утра – одна радость!

И буду я в эту радость под чириканье птичек выползать из спальника и из избушки, а вокруг – благодать! Я в пять минут:  и в костерок, шающий в сыром валежнике с ночи, сушин подброшу – захрустит он, затрещит звонко; и чаек поставлю – через две минутки и он уже шипит; и что там будет приготовлено с вечера – тоже подогрею; а сам зарядочку сделаю – мышцы погрею да сухожилия порастягиваю. Вот и им жизнь уже в радость! Ну и прочее…

Утренняя рыбалка будет у меня заканчиваться к полудню. От избушки до уловов, где сетушки поставлю и до лодки – с километр по тропке в ельнике. Буду идти, а на меня разное местное зверьё смотреть-дивиться будет. Я для них буду нечто вроде как «передвижной человекопарк», что ли. Бурундучки, белочки. Про птичек разных – молчу. Я никогда трогать не буду. Нет нужды. А зверьё разное и всякое, когда не трогаешь да не мешаешь ему – оно тебя своим начинает считать. И любопытство своё не прячет. Ты идешь, а оно из-за дерева, из-за коряги на тебя глазками своими зырк-зырк. Интересно ведь! Что это тут туда-сюда постоянно ходит, и надолго ли тут появилось, и вращаясь после утренней рыбалки, к избушонке своей, а там уже двое незнакомцев управляются: костерок развели, чаёк преют, сапоги свои да портянки сушат. И меня завидев, извиняться начнут.

– Здравствуйте, – скажу им. Так и познакомимся. И останутся они у меня на ночку, две – гостить, ягодку-брусничку собирать. А ночью они будут байки таежные рассказывать! И будем мы чаек попивать да знакомству радоваться. И признается Лёха, мол, вот ведь как хорошо-то бывает без водки-то! И расскажет, как она ему мешала всю жизнь. Точнее, не то чтоб и мешала, но иногда даже хуже – очень мешала. А Игорю водка и не мешала вроде бы, но и так, как сейчас, без неё – совсем неплохо! А я молча пожалею: вот ведь как получилось-то! Именно сегодня, утром, достал я имевшуюся у меня бутылочку водки, раскупорил её… выпил. Так здорово мне жилось и радовалось в это утро! А вот теперь, сейчас-то, ох, пригодилась бы. Уважил бы своих гостей-то! Ведь одна бутылочка, да на троих, да в такую-то ночь, да под такими-то звездами, да при таком-то костерке, да тут, сейчас-то, да при такой-то нашей закусочке, да в наши-то разговоры – ну совсем неплохо было бы нам. Это не та была бы водка, которая мешает жить. Эта была бы та водочка, которая жить помогает. Но я молчу. Нам и так хорошо! Мы уже и забыли про неё, водку-то. У нас байки про медведя, в угодьях которого мы, оказывается, ночуем, да про семью волчью. Медведь ниже по течению, а волки живут выше. И сетуют гости мои, мол, видишь каки дела-то! А ты тут один, мол, живешь. И потом, мол, завтра мы уйдем, а ты будешь еще жить-то один. Одному тут жить не дело.

– Так что ты своё ружьишко-то, если чо, так, для острастки применяй. Пугни, и все. Потому как, если не убьешь сразу, ранишь лишь – сожрут в миг один…

У меня ружьишко – 32-й, длинностволочка. Оно дробью плюёт как 12-й пулей. Но это так, к слову. Гости мои правы – не охотиться ведь пришел.

Да, и такие гости у меня будут.

У меня отпуск-то будет – настоящий!

И настоящий медведь-муравейник тоже будет. И будет он дивиться: что это за чмо двуногое тут в его угодьях шастает? Песни поёт, рыбку ловит, ружьишко таскает, ягоду собирает, да еще и костры ночами где ни попадя палит. И на звезды смотрит, и луну любит…

Именно луну любит! С мечтой о том, что эта самая луна сегодня всю ночь будет мне в дороге в окно автобуса глядеть – я и зашел в автобус.

Для любования луной я себе билет купил заранее, давно. Попросил, чтоб место в билете было у окна. Такой и продали.

Но на том месте, что продали мне, оказалось, уже сидела дама. Так удобно, по-хозяйски, расположилась и в окошечко посматривает. Я ей: ни здравствуйте, ни добрый вечер, ни, даже, мол, извините… Я ей просто, мол, непорядок, вы на моем месте, у окна! И тому подобное. Ну, фраза, две ещё. И прочее. Не грубо, но и без обязательных культурно-порядочных глупостей. А что хотите?

Дама сидит, на меня не глядит, но меня ждёт. Вижу, чувствую. Ясно, почему ждет. Вот поэтому и я, естественно, ей энергично, словами: трах-трах и трах! А она в ответ только ресницами своих глазищ: хлоп-хлоп и хлоп. И опять так же. И ещё что-то совсем невнятное, мол, я тоже люблю у окна сидеть. А я ей внятно: ваша любовь меня не интересует.

На все на это секунд пятнадцать – двадцать ушло. Может, и больше. Управился! Дама пересела, и когда я устроился на своем месте у окна под будущей луной, участливо посмотрела на меня.

Смотри, смотри – ехидничаю. Я у окна сижу. Я доволен. Я буду луну теперь ждать…

И автобус поехал. И я вместе с ним, в нём, у окна в ожидании луны.

Я ехал в отпуск!

Луну дождался после Канска. Точней, когда проезжали окраину этого городка, уже на выезде. Сумасшедшая была луна! Я такую давно не видел. Я посмотрел на соседку. Она спала. Или дремала, не важно. Её дорожный светло-голубой костюм в свете луны томился голубоватым заревом. Теплым-теплым, близким-близким. И ничуть не хуже луны. Черные волосы, влажные губы. Даже на ресницах тихонечко теплились, пропадая и вновь появляясь, искорки – такие маленькие лунные звездочки.

Я ехал в отпуск!

… в окне автобуса луна взъерошена,

Она спешит в голубизне

В туман серебряных горошинок

Средь облаков в таежной мгле.

Мне почему-то загрустилось,

Я лучшего уж ждать не мог,

Моей соседке явно снилось,

Что у её присел я ног.

В окне автобуса луна взъерошена.

Спешит, не отстает от нас,

Её, такую нежную, хорошую,

От одиночества автобус спас…

Луна была бесподобна! Соседка еще лучше. Это честно. Я так и ехал: разглядывая то луну, то соседку.

И мне вдруг как-то размечталось и поверилось…

Ведь мне совсем ещё не надо

Волнение пришедших чувств,

Мне даже осень не награда –

Я ваших губ пока боюсь.

… все было бы совсем неплохо,

когда б не эта внутренняя боль,

душа, стеснительно поохав,

вдруг загуляла, как гармонь.

Не ждал, не думал, не гадал,

чувств ожиданья не копил,

ведь мне любовь всегда скандал,

пустая трата нежных сил.

И вам, похоже, тоже, счастье,

как в ясный день гроза с утра,

что разрыдалась, и напрасно, –

качают радугу ветра.

Мечты напрасно подарю

в испуг влюбленных ваших глаз,

пусть бегают встречать зарю

в ушедшем лете и без нас…

Ведь нам совсем пока не надо

Волнение пришедших чувств,

Нам даже счастье не награда –

Я ваших губ пока боюсь.

И пока мне так пелось и мечта-
лось, пока я любовался луной и со-
седкой – соседка моя проснулась. Мы потихонечку разговорились. Обычные разговоры ни о чем и о том: кто куда, кто зачем, и кто, почему едет. Все это: легонечко и понемножечку, само собой, слово за слово, улыбка в улыбку. Соседка оказалась – богучаночка. Она хорошо знала, как и то, что было, так и то, что будет скоро в Приангарье. И откровенно с удовольствием рассказывала мне об этом. Конечно, мы вспомнили и про то, как я умудрился сесть к окну.

– Я бы ни за что не уступила бы вам это место, – призналась она,– если бы не решила, что просто плохо себя чувствуете в автобусе. Я, вообще-то, не люблю никому и ни в чем уступать. Ну, а мужчинам – тем более.

И я согласился. Действительно, как это я умудрился? Дама, и это очевидно, была – Дама, и как раз из тех дам, чьи желания не просто закон для мужчин, но удовольствие. А я вот лишил себя удовольствия. И я обвинил во всем луну. И мы заговорили о луне и о том, что в эту ночь луна была великолепна. К сожалению, я был плохим собеседником: во мне все еще пелось и мечталось. И мне очень хотелось рассказать моей соседке об этом, и сказать ей спасибо… за луну. Разумеется, не за ту, которая была справа в окне, точней и за неё тоже. Обязательно. Но…

… но нам совсем пока не надо

волнение пришедших чувств,

нам даже осень не награда –

я беспричинно веселюсь…

В окне автобуса заря на ощупь,

Такое нужное томленье губ,

Что горизонты тихо ропщут

И в день привычный нас зовут.

Я ехал в отпуск на Ангару!

А. ЛОГИНОВ.

г. Красноярск